Сладость на корочке пирога - Страница 47

Именно Бони нашел решение.

«Почему бы нам не поменяться ролями? — предложил он после одной особенно оглушительно неудачной репетиции. — Давай я попробую. Надену костюм старого колдуна, а ты будешь изображать тело».

Я вынужден был признать, что идея блестящая. С лицом, выкрашенным желтым мелом, и длинными руками, высовывающимися из рукавов красного кимоно (и выглядящими еще более устрашающе благодаря накладкам на ногти из сосисочных оболочек), Бони являл собой самого впечатляющего персонажа, который когда-либо ступал на эту сцену.

И поскольку он был прирожденным имитатором, он с легкостью изобразил надтреснутый писклявый голос старого мандарина. Его восточный акцент был, возможно, даже лучше моего, и эти длинные тонкие пальцы, извивающиеся, словно черви, были незабываемым зрелищем.

Само представление было великолепным. Присутствовала вся школа и родители учеников, и Бони устроил шоу, которое никто из них никогда не забудет. Он был то экзотичен, то зловещ. Когда он вызвал меня из зала, даже я вздрогнул при виде зловещей фигуры, манящей меня из огней рампы.

И когда он выстрелил из пистолета, «ранив» меня в грудь, началось бог знает что! Я предварительно нагрел и разбавил водой пакетик с кетчупом, и пятно в результате получилось ужасающе правдоподобным.

Одного из родителей — отца Гиддинга-младшего — пришлось удерживать силой мистеру Твайнингу, предвидевшему, что какой-нибудь впечатлительный зритель может броситься на сцену.

— Успокойтесь, дорогой сэр, — прошептал Твайнинг на ухо мистеру Гиддингу. — Это просто иллюзия. Мальчики уже делали это много раз.

Мистер Гиддинг, с пылающим лицом, неохотно подчинился, когда его отводили обратно на место. Но несмотря на произошедший инцидент, он был мужчиной в достаточной мере, чтобы после шоу подойти и крепко пожать нам обоим руки.

После эффектно пролитой крови моя левитация и воскрешение стали почти разочарованием, если можно так выразиться, хотя они вызвали бурю оглушительных аплодисментов у добросердечных зрителей, которые с облегчением увидели, что злополучный помощник возвращен к жизни. В конце нас вызывали на сцену семь раз, хотя я точно знал, что минимум шесть из них были благодаря моему партнеру.

Бони впитывал комплименты, как высохшая губка. Час спустя после шоу он еще продолжал обмениваться рукопожатиями и похлопываниями по спине, к нему волной подкатывались восхищенные матери и отцы, которые, казалось, хотели лишь коснуться его, хотя, когда я протянул руки, чтобы обнять его, он посмотрел на меня как-то странно: в его взгляде на миг промелькнуло выражение, как будто он никогда прежде не видел меня.

В последующие дни я стал свидетелем его преображения. Бони стал уверенным фокусником, а я превратился в заурядного ассистента. Он начал говорить со мной по-другому, довольно грубо, как будто его прежняя робость испарилась.

Думаю, можно сказать, что он бросил меня, — или так это выглядело. Я часто видел его со старшим мальчиком, Бобом Стэнли, который мне никогда не нравился. У Стэнли было такое костлявое лицо с квадратной челюстью, одно из тех лиц, которые хорошо получаются на фотографиях, но в реальной жизни выглядят жестокими. Как это было со мной, Бони заимствовал некоторые черты Стэнли, как промокашка впитывает чернильные буквы с письма. Я знал, что именно в то время Бони начал курить и, как я подозревал, пить.

В один прекрасный день я с потрясением осознал, что Бони мне больше не нравится. Что-то внутри Бони изменилось или, возможно, выползло наружу. Временами в классе я ловил на себе его взгляд, его глаза сперва напоминали глаза старого мандарина, а затем, фокусируясь на мне, становились холодными глазами змеи. Мне начинало казаться, будто у меня каким-то немыслимым образом что-то украли.

Но впереди нас ожидало нечто худшее.

Отец умолк, и я ждала продолжения истории, но вместо этого он сидел, невидяще глядя на струи дождя. Пожалуй, лучше сидеть смирно и предоставить отца его мыслям, какими бы они ни были.

Так мы сидели, отец и я, запертые в маленькой простой комнатке, и первый раз в жизни между нами произошло то, что можно было назвать беседой. Мы разговаривали почти как взрослые, почти как один человек с другим, почти как отец и дочь. И хотя я не могла найти слов, я все же хотела, чтобы это продолжалось и продолжалось, пока не погаснет последняя звезда.

Мне хотелось обнять его, но я не могла. Я уже понимала, что в характере де Люсов есть что-то такое, что исключает внешние проявления привязанности друг к другу, выраженные словами знаки любви. Это в нашей крови.

Так мы и сидели, отец и я, чинно, как две старушки за чашкой чая. Не лучший способ провести жизнь, но другого нет.

16

Вспышка молнии залила комнату белым, и одновременно с ней раздался оглушающий грохот грома. Мы оба вздрогнули.

— Гроза прямо над нами, — сказал отец.

Кивнув в знак того, что мы вместе, я посмотрела по сторонам. Залитая ярким светом крошечная камера — с иллюминатором, стальной дверью и койкой — в потоках хлещущего дождя странно напоминала рубку субмарины из фильма «Погружаемся на заре». Я представила, что раскаты грома — это взрывы глубинных бомб прямо над нашими головами, и внезапно оказалось, что я не так бесстрашна, как отец. Мы двое, по крайней мере, были союзниками. Я буду делать вид, что, пока мы сидим смирно и я молчу, ничто на земле не может причинить нам вред.

Отец продолжил рассказывать, словно не было этого молчания.

— Мы отдалились друг от друга, Бони и я, — говорил он. — Хотя мы продолжали участвовать в волшебном кружке мистера Твайнинга, у каждого были собственные интересы. Я увлекся крупными постановочными трюками — как распилить леди напополам, как заставить исчезнуть клетку с певчими канарейками и тому подобное. Конечно, реквизит для таких фокусов был не по карману школьнику, но по мере того, как шло время, мне было достаточно просто читать о таких трюках и узнавать, как они делаются.