Сладость на корочке пирога - Страница 38

Единственной книгой в спальне оказался каталог от Стэнли Гиббонса, касавшийся аукциона марок, который должен был пройти через три месяца. Я открыла его и жадно пролистала, но ни на что не наткнулась.

В гардеробной отца было на удивление мало вещей: пара старых твидовых пиджаков с кожаными заплатками на локтях (карманы были пусты), два шерстяных свитера и несколько рубашек. Я покопалась в его туфлях и в древних полковых полувеллингтонах, но ничего не нашла.

С приступом угрызений совести я осознала, что лучшей одеждой отца был воскресный костюм, в котором его увез инспектор Хьюитт. (Я не позволяла себе произнести слово «арестовал».)

Возможно, он спрятал проколотую «Пенни Блэк» где-то в другом месте — в бардачке «роллс-ройса» Харриет, например. Насколько я знала, он мог уже уничтожить ее. Теперь, когда я остановилась обдумать эту мысль, она показалась мне весьма разумной. Марка уже была повреждена и поэтому утратила ценность. Хотя что-то в ней расстроило отца, и было логично, что, как только он ушел в свою комнату в пятницу, он поднес к ней спичку.

Это, конечно, должно было оставить следы: пепел от бумаги в пепельнице и сгоревшая спичка в мусорной корзине. Это было легко проверить, поскольку то и другое находилось прямо передо мной и было пустым.

Может быть, он утопил улику в туалете.

Я знала, что цепляюсь за соломинку.

Отступись, подумала я, оставь это дело полиции. Возвращайся в свою уютную лабораторию и займись делом своей жизни.

Я подумала — но лишь на миг и с легкой дрожью, — что смертельные капли могли быть дистиллированы из участников весенней цветочной ярмарки: какой дивный яд можно извлечь из жонкили и какой смертоносный напиток сделать из нарцисса! Даже обычный тис в церковном дворе, так любимый поэтами и влюбленными парочками, содержит в семенах и листьях достаточно токсина, чтобы отравить половину Англии.

Но этим удовольствиям придется подождать. Мой долг — помочь отцу, и он пал на мои плечи, особенно потому, что он теперь сам не может помочь себе. Я должна отправиться к нему, где бы он ни находился, и возложить свой меч к его ногам, как средневековый сквайр, клянущийся служить своему рыцарю. Даже если бы я не могла помочь, я могла хотя бы побыть с ним рядом, и с внезапной мучительной болью я осознала, что ужасно по нему скучаю.

Неожиданно меня захватила идея: сколько миль до Хинли? Могу ли я успеть туда до темноты? И если да, позволят ли мне увидеться с ним?

Мое сердце заколотилось, как будто кто-то подлил мне в чай наперстянку.

Время идти. Я провела тут уже много времени. Я глянула на прикроватные часы — они показывали 3:40. Каминные часы торжественно тикали, устремив стрелки на 3:37.

Отец, видимо, был слишком расстроен, чтобы заметить это, предположила я, поскольку обычно, когда дело касалось времени суток, он был приверженцем строгой дисциплины. Я вспомнила, как он отдает приказы Доггеру (хоть не нам) — в военной манере:

«Отнеси гладиолусы викарию в тринадцать часов ноль минут, Доггер, — говорил он. — Он будет тебя ждать. Возвращайся в тринадцать часов сорок пять минут, и мы решим, что делать с ряской».

Я уставилась на часы, надеясь, что меня озарит. Отец однажды нам сказал в редком для него приступе откровенности, что он полюбил Харриет за ее способность размышлять. «Замечательное свойство для женщины, на самом деле, когда задумываешься об этом», — сказал тогда он.

И тут до меня дошло. Одни часы были остановлены — остановлены ровно на три минуты. Часы на камине.

Я медленно придвинулась к ним, словно подкрадываясь к птице. Их темный похоронный корпус делал их похожими на викторианский катафалк с лошадиной упряжкой: сплошные ручки, стекло и черный шеллак.

Я наблюдала, как моя рука протягивается — маленькая и белая в затененной комнате; почувствовала, как пальцы касаются холодной поверхности; ощутила, как большой палец открывает серебряную защелку. Теперь медный маятник оказался прямо на кончиках пальцев, покачиваясь взад-вперед, взад-вперед и неприятно тикая. Я почти боялась прикасаться к этой штуке. Я глубоко вдохнула и схватила пульсирующий маятник. По инерции он продолжал еще какое-то время тяжело подергиваться в руке, словно пойманная золотая рыбка, как предательское сердце, перед тем как остановиться.

Я ощупала заднюю сторону тяжелой бронзы. Там что-то было прикреплено, что-то приклеено — крошечный конвертик. Я потянула за него, почувствовала, что он отклеился и упал мне в ладонь. Уже вынимая пальцы из нутра часов, я не была уверена, что увижу… Но я оказалась права. В моей ладони лежал маленький полупрозрачный конвертик, внутри которого, четко видимая, находилась почтовая марка «Пенни Блэк». «Пенни Блэк» с отверстием посередине, проколотым клювом бекаса. Что в ней такого, что так испугало отца?

Я выудила марку из конвертика, чтобы рассмотреть получше. Для начала, там была королева Виктория с дыркой в голове. Непатриотично, возможно, но вряд ли достаточно, чтобы потрясти взрослого человека до глубины души. Нет, должно быть что-то еще.

Что в этой марке такого, что отличает ее от других таких же? В конце концов, разве они не печатались десятками миллионов совершенно одинаковые? Или нет?

Я подумала о том разе, когда отец — в целях расширения нашего кругозора — неожиданно объявил, что отныне вечера по средам будут отводиться для серии обязательных лекций (читать которые будет он) о различных аспектах британского правительства. «Серию А», как он ее назвал, предполагалось, вполне предсказуемо, посвятить теме «История “Пенни Блэк”».