Сладость на корочке пирога - Страница 35

— Почему вы ушли из церкви этим утром? — спросила я.

Мисс Маунтджой отшатнулась, словно я выплеснула стакан воды ей в лицо.

— Ты говоришь без обиняков, не так ли?

— Да, — ответила я. — Это как-то связано с молитвой викария за незнакомца среди нас, не так ли? Человека, тело которого я нашла в огороде в Букшоу.

Она зашипела сквозь зубы, как чайник.

— Ты нашла тело? Ты?

— Да, — сказала я.

— Тогда скажи мне вот что — у него были рыжие волосы? — Она закрыла глаза и не открывала их в ожидании моего ответа.

— Да, — ответила я. — У него были рыжие волосы.

— За дарованное нам возблагодарим Господа от всей души, — выдохнула она, перед тем как открыть глаза. Мне показалось, что это реакция не просто необычная, но и в некоторой степени нехристианская.

— Я не понимаю, — заметила я. И я действительно не понимала.

— Я сразу же признала его, — пояснила она. — Даже после всех этих лет я узнала его сразу же, как только увидела эту шапку рыжих волос, выходившую из «Тринадцати селезней». Если бы этого оказалось недостаточно, его развязность, высокомерная самонадеянность, эти холодные голубые глаза — любая из этих черт — подсказали бы мне, что в Бишоп-Лейси вернулся Гораций Бонепенни.

У меня было такое чувство, будто мы погружаемся в более глубокие воды, чем я полагала.

— Возможно, теперь ты понимаешь, почему я не могла принимать участие в молитве о вечном покое мерзкой души этого мальчика — этого мужчины.

Она протянула руку и взяла у меня пакетик с леденцами, положила одну в рот и сунула в карман остальное.

— Наоборот, — продолжала она, — я молюсь о том, чтобы он, в этот самый момент, страдал в аду.

И с этими словами она вошла в промозглый Ивовый особняк и захлопнула дверь.

Кто же этот Гораций Бонепенни? И что привело его назад, в Бишоп-Лейси?

Мне приходил в голову только один человек, который может рассказать мне об этом.

Подъезжая по каштановой аллее к Букшоу, я увидела, что синий «воксхолл» больше не стоит у дверей. Инспектор Хьюитт и его люди уехали.

Я заворачивала «Глэдис» за угол дома, когда услышала металлическое позвякивание, доносящееся из оранжереи. Я подъехала к двери и заглянула внутрь. Это оказался Доггер.

Он сидел на перевернутом ведре, постукивая по нему садовой лопаткой.

Дзинь… дзинь… дзинь… дзинь… Так колокол Святого Танкреда звонит на похоронах какого-нибудь старца в Бишоп-Лейси, звонит и звонит, как будто отмеряет часы жизни. Дзинь… дзинь… дзинь… дзинь…

Он сидел спиной к двери и явно меня не замечал.

Я прокралась в сторону кухонной двери, изо всех сил нашумела, уронив «Глэдис» с громким звоном на каменное крыльцо («Прости, “Глэдис”», — прошептала я).

— Черт побери! — сказала я достаточно громко, чтобы меня было слышно в оранжерее. И сделала вид, что увидела его через стекло. — О, привет, Доггер! — поздоровалась я жизнерадостно. — Ты-то мне и нужен.

Он не сразу повернулся, и я притворилась, что счищаю глину с носка туфли, пока он приходил в себя.

— Мисс Флавия, — медленно произнес он. — Вас все искали.

— Что же, вот она я, — сказала я. Лучше аккуратно поддерживать разговор с Доггером, пока он не придет в чувство окончательно.

— Я говорила кое с кем в деревне, и мне рассказали кое о ком, и я подумала, что ты можешь рассказать мне об этом кое-ком.

Доггер изобразил подобие улыбки.

— Я знаю, что выбрала не лучшие слова, но…

— Я знаю, что вы имеете в виду, — прервал меня он.

— Гораций Бонепенни! — выпалила я. — Кто такой Гораций Бонепенни?

От моих слов Доггер начал извиваться, как подопытная лягушка, к хребту которой подсоединили гальваническую батарею. Он облизнул губы и яростно вытер их носовым платком. Его глаза начали туманиться, мигая, словно звезды перед восходом солнца. Одновременно он прилагал нечеловеческие усилия взять себя в руки, но без особого успеха.

— Не обращай внимания, Доггер, — сказала я. — Это не имеет значения. Забудь.

Он пытался встать на ноги, но не смог подняться с ведра, на котором сидел.

— Мисс Флавия, — сказал он, — есть вопросы, которые надо задать, и есть вопросы, которые задавать не надо.

Опять то же самое: так похожие на закон, эти слова падали из уст Доггера так естественно и с такой окончательностью, как будто их изрекал сам Исайя.

Но эти несколько слов, казалось, полностью истощили его, и с громким вздохом он закрыл лицо руками. Я ничего так не хотела в этот момент, как обнять его и прижать, но знала, что он это не любит. Я просто удовольствовалась тем, что положила руку ему на плечо, осознавая, что этот жест успокаивает скорее меня, чем его.

— Я пойду найду отца, — сказала я. — Мы проводим тебя в комнату.

Доггер медленно повернул лицо ко мне, мертвенно-белую трагическую маску. Слова упали, как камни, скрежещущие о камни.

— Они забрали его, мисс Флавия. Полиция увезла его.

12

Фели и Даффи сидели на украшенном цветочным узором диване в гостиной, обнявшись и завывая, как пожарные сирены. Я сделала несколько шагов, желая присоединиться к ним, и тут Офелия заметила меня.

— Где ты была, маленький звереныш? — прошипела она, вскакивая и набрасываясь на меня, как дикая кошка, ее глаза опухли и покраснели, как велосипедные фонари. — Все тебя искали. Мы думали, ты утонула. О! Как я молилась об этом!

Добро пожаловать домой, Флавия, подумала я.

— Отца арестовали, — припечатала Даффи. — Его увезли.

— Куда? — спросила я.

— Откуда нам знать? — презрительно сказала Офелия. — Туда, куда увозят арестованных людей, полагаю. Где ты была?